Работы Н. А. Смирнова рассматривали русско-турецкие отношения
XVI–XVIII
вв. и роль Кабарды в них [37]. Опираясь широко на «крымские» и «турецкие»
посольские книги, турецкие хроники, статейные списки русских послов, Смирнов
показывает значение Кабарды в русской политике на Северном Кавказе и Закавказье.
Для него успех политики России в этих краях во многом зависел от положения
в Кабарде; он считал, что едва ли Россия смогла бы свободно проводить свою
покровительственную политику в отношении закавказских народов, если бы
утратила свои позиции на Центральном Кавказе из-за османо-крымских происков.
Для нас же важен вывод Смирнова, что борьба за Кабарду в
XVI–XVIII вв.
связана с историей всех народов Кавказа и от исхода этой борьбы во многом
зависела политика России на Кавказе [38].
В этот же период появляется фундаментальное монографическое исследование
А. А. Новосельского, посвященное взаимоотношениям России с Крымским ханством
в первой половине XVII в. [39]. Поставленная в центре исследования проблема
была тесно связана со сложным комплексом взаимоотношений с народами Причерноморья,
Северного Кавказа и Поволжья. Работа Новосельского основана на изучении
значительных по объему архивных источников, извлеченных из фондов Посольского
приказа (дела Крымские, Турецкие, Ногайские, Кабардинские, отчасти Калмыцкие,
Молдавские и др.) и Разрядного приказа. Особенную ценность для нас представляют
материалы по Западной Черкесии из крымских посольских книг.
Историк дает детальную картину вторжений ногайских и крымских татар
в пределы Московского государства, прослежены все изменения русской политики
по отношению к татарам, связь этой политики с изменениями международной
ситуации, развитие оборонительной деятельности Московского правительства
на южных границах государства. Новосельский убедительно показывает, что
политика Крымского ханства в отношении Московского государства определялась
упорным стремлением к сохранению давних, ставших уже архаичными, золотоордынских
отношений к Руси. Новосельский увидел в политике Крыма две тенденции: одну,
связанную с выполнением вассальных обязательств перед Портой, другую, вытекавшую
из стремления крымских феодалов противопоставить себя Турции, встать на
путь самостоятельной политики и в отдельные моменты – даже борьбы с Османской
империей. Эти положения прочно вошли в отечественную историографию и нашли
своих последователей. Исследование А. А. Новосельского, ставшего значительным
историографическим фактом отечественной науки, позволяет считать, что совместная
борьба адыгов и России с Крымским ханством было явлением не только оправданным,
но и исторически прогрессивным.
Вторая половина 50-х гг. стала для отечественной медиевистики временем
значительной активизации конкретных исследований и творческих исканий
в области теории, что было связано с общим подъемом советской исторической
науки после XX съезда КПСС. Объектом монографических исследований стала
вся совокупность проблем русского феодализма; систематически расширялась
источниковая база исследований, а это в свою очередь, стимулировало постановку
новых исследовательских тем и задач. Происходит пересмотр отдельных звеньев
сложившейся в 30-х – первой половины 50-х гг. общей концепции истории России
эпохи феодализма [40].
Исследование поставленных в настоящей монографии вопросов требовало
учета результатов разносторонней работы отечественных историков по изучению
Российского государства XVI–XVIII вв., его социальной основы, тенденций
политического развития и внешней политики на Востоке. Неоценимую помощь
соискателю оказали материалы, теоретические положения и выводы таких известных
ученых, как М. Н. Тихомиров, К. В. Базилевич, В. В. Устюгов, Л. В. Черепнин,
С. Б. Веселовский, А. А. Зимин, А. П. Пронштейн, Е. И. Дружинина, И. Б.
Греков, Р. Г. Скрынников, Н.С. Киняпина, Н. Ф. Демидова, М. Е. Бычкова,
С. О. Шмидт, Л. А. Юзефович, С. П. Мордовина, Я. Е. Водарский, Н. М. Рогожин
и др. [41]. Работы названных авторов группируются вокруг таких узловых вопросов,
как образование и развитие Русского централизованного государства в форме
сословно-представительной монархии; генезис и развитие российского абсолютизма;
эпоха правления Ивана IV Грозного, складывание и развитие «государева двора»,
история государственного управления и служилого класса феодалов; восточная
политика Российского государства. Одновременно они способствовали углублению
опыта автора в изучении государственного архива России XVI в. и анализа
посольской документации, родословных книг, разрядных материалов.
Приметной особенностью советской историографии с 1950-х гг. стало стремление
оценить вклад, сделанный всеми народами СССР, в историю страны и в мировой
исторический процесс. Воссоздавая свое прошлое, историки различных республик
исследуют исторические связи и политические контакты народов прежде всего
в годы борьбы за свою независимость. На развитие исторической науки в
эти годы оказала влияние дискуссия, начатая в 1951 г. с письма М. В. Нечкиной
в журнале «Вопросы истории», в ходе которой был поднят ряд важных в теоретическом
и конкретно-историческом плане вопросов [42]. Выступая против имевшей в 1930–1940-х
гг. оценки вхождения нерусских народностей в состав России как «наименьшего
зла», Нечкина и другие участники дискуссии подчеркивали, что хотя национальная
политика царизма была несомненным «злом», тем не менее пребывание в одном
государстве с русским народом имело громадное положительное значение в
истории русского и других народов. Оно объединяло их в борьбе против общих
классовых врагов, расширяло культурные и экономические связи, ограждало
нерусские народности от иноземных нашествий, прекращало феодальные распри.
Таким образом, схематически динамика изучения характера присоединения и
вхождения народов в состав России выглядит как линия развития от «абсолютного
зла» к «наименьшему злу».
Большое количество исследований по истории адыгов
XVI–XVIII вв. было
опубликовано в связи с подготовкой и проведением 400-летия присоединения
Кабарды, Адыгеи и Черкесии к Русскому государству. В Кабардинском научно-исследовательском
институте прошли специальные научные сессии, где был заслушан доклад Т.
Х. Кумыкова «К вопросу о добровольном присоединении Кабарды к России» и
обсуждалась рукопись С. К. Бушуева «История Кабарды с древнейших времен
до конца XIX в.». Основные положения названных исследователей в дальнейшем
нашли свое развитие в специальных монографиях [43]. В них раскрывалось содержание
исторических связей с русским народом, показывалась необходимость сближения
их с Русским государством, которое завершилось в 1557 г. присоединением,
носившем форму «оборонительного союза» [44]. Бушуев полагал, что «Иван IV
принял присягу кабардинских князей на верность политического союза с Русским
централизованным государством» [45]. Особое значение придавалось политическим,
экономическим и культурным последствиям указанного исторического акта 1557
г.
Во второй половине 50-х гг. выходят монографические исследования В.
П. Невской, Е. П. Алексеевой, И. Х. Калмыкова, М. Аутлева, Е. Зевакина,
А. Хоретлова; статьи Х. М. Бербекова, А. В. Фадеева, В. Б. Вилинбахова
и др., в которых проблема присоединения адыгов к России занимает центральное
место [46]. Результаты многолетней работы большой группы авторов нашли отражение
в «Истории Кабарды с древнейших времен до наших дней» и «Очерках истории
Адыгеи» [47].
В нашу задачу не входит детальный разбор перечисленных исследований.
Характерные особенности, достижения и недостатки литературы, посвященной
присоединению народов Северного Кавказа к России, раскрыты в обстоятельных
историографических публикациях известного кавказоведа М. М. Блиева [48],
к которым мы отсылаем заинтересованного читателя.
Закономерности развития адыгской историографии привели к тому, что
в 50-х гг. получает специальную постановку вопрос о роли Кабарды в присоединении
Кавказа к России, чему посвящалась специальная глава в вышеназванной монографии
С. К. Бушуева и проблема взаимоотношений Кабарды с другими народами Кавказа
в XVII в. в публикации Е. О. Крикуновой и И. М. Павловой [49]. Последние
считали, что установление связей Кабарды с Россией, занявшей на Северном
Кавказе прочные позиции, имело несомненное влияние на судьбы целого ряда
народностей Кавказа. По их мнению, оно, с одной стороны, сыграло свою роль
в сближении горских народов с русским народом, с другой – способствовало
налаживанию добрососедских отношений между самими народностями Северного
Кавказа. Е. О. Крикунова и И. М. Павлова ввели в научный оборот целый ряд
документов, раскрывающих роль Кабарды во взаимоотношениях России с Грузией,
Дагестаном, Ногайской ордой и Калмыцким ханством. В последующем традиция,
заложенная этими учеными, будет продолжена и выльется в монографии и статьи
М. С. Тотоева, Г. Х. Мамбетова, Б. К. Мальбахова и К. Ф. Дзамихова [50].
Появление в 50–60-х гг. обобщающих трудов по истории отдельных народов
Северного Кавказа и значительного количества специальных работ определило
характер дальнейших изысканий по проблемам русско-кавказских связей в
XVI–XVIII
вв. [51]. С этого времени и даже чуть раньше появляется большая группа работ,
исследующих русско-грузинские, русско-калмыцкие и русско-ногайские отношения
XVI–XVIII вв. [52].
Приведенные выше работы стали существенным вкладом отечественных ученых
в историческую науку, определившим основные этапы русско-северокавказских,
русско-грузинских, русско-калмыцких и русско-ногайских отношений как объективного
процесса, завершившегося присоединением указанных народов к России.
В отличие от дореволюционной и современной им буржуазной и националистической
историографии, рассматривавшей присоединение как совокупность волевых актов
завоевателей, названные авторы прослеживали определенную роль междоусобиц
и внешнего фактора, вызывавшегося чужеземной агрессией; особое внимание
уделялось тяготению народов к России в различные периоды истории, показывая
во многих случаях добровольность сближения с Россией, а также прогрессивным
последствиям этого в различных областях общественной жизни. Одновременно
с классовых позиций ими критиковались попытки идеализации политики царизма
и турецко-крымской экспансии на Северном Кавказе.
Вместе с тем считаю обязательным более подробно остановиться на фундаментальных
исследованиях Е. Н. Кушевой, В. Г. Гаджиева и М. М. Блиева, которые, на
мой взгляд, оказали большое влияние на отечественную историографию российско-кавказских
отношений XVI–XVIII вв.
Монографическое исследование Е. Н. Кушевой «Народы Северного Кавказа
и их связи с Россией» [53], в которое в переработанном виде вошли ее более
ранние статьи [54], охватывает взаимоотношения народов Северного Кавказа
с Россией с возникновения систематических связей до конца 30-х гг. XVII
в. Оно явилось и остается первым обобщающим исследованием, которое раскрыло
цели и приемы политики русского правительства, определило значение связей
кавказских народов с Россией как для северокавказского, так и закавказского
регионов. История русско-кавказских отношений рассмотрена ею на широком
международном фоне в связи с ожесточенной борьбой за овладение Кавказом
между различными державами. Она убедительно доказала прямую и непосредственную
связь между кавказской и восточной политикой Русского государства. Особенно
важно, что Кушевой определяется место северокавказских и закавказских связей
в международной жизни Российского государства. На многочисленных примерах
она доказывает, что связи России с народами Северного Кавказа и, в первую
очередь, адыгами, облегчили выполнение задач русской внешней политики на
юго-востоке.
В работе В. Г. Гаджиева [55] прослежены предпосылки сближения народов
Дагестана с Россией, показан процесс расширения и укрепления отношений
в XVIII в. Основной вывод заключается в том, что народы Дагестана, как
и другие кавказцы, тяготели к России и не раз обращались к ней за помощью
и поддержкой и что «присоединение Дагестана к России, подготовленное всем
ходом русско-дагестанских отношений, имело прогрессивное значение». В более
поздних публикациях В. Г. Гаджиев развивает концепцию «затяжного» и поэтапного
характера вхождения Дагестана в состав России: принятие русского подданства
всеми дагестанскими владениями в 1614–1635 гг.; дальнейшее углубление процесса
в конце XVII – первой четверти XVIII в.; окончательное вхождение в состав
России в конце XVIII – начале XIX в. [56].
В серии работ М. М. Блиева, посвященных русско-осетинским отношениям
в XVIII – первых десятилетиях XIX в., монография «Русско-осетинские отношения
(40-е гг. XVIII – 30-е гг. XIX в.)», на наш взгляд, является по существу
главной и как бы итоговой [57]. Построенная на разнообразных архивных материалах
центральных архивохранилищ и опубликованных источниках, она освещает широкий
хронологический период. В ней даются предпосылки установления русско-осетинских
отношений, излагается история первого осетинского посольства в Петербурге,
добивавшегося включения Осетии в состав России; далее показаны русско-осетинские
отношения в период русско-турецкой войны 1768–1774 гг. и включение Осетии
в состав России в 1774 г. Особое внимание уделяется вопросам политического
сотрудничества Осетии и России. В ней отмечается, что «на протяжении рассматриваемого
периода в политике царского правительства произошла определенная эволюция,
в процессе которой менялись ее формы и методы» [58]. Несомненной заслугой
М. М. Блиева является показ дифференциации социальных интересов осетинского
общества, которому в силу различных причин была выгодна российская ориентация.
Таким образом, советскими историками была проделана огромная работа
по изучению взаимоотношений и складывания российского многонационального
государства в XVI–XVIII вв. Нельзя сказать, что в историографии по этому
вопросу всегда достаточно точно, детально и определенно называлось время
вхождения или присоединения отдельных народов, или всегда адекватно употреблялись
понятия «принятие подданства», «вхождение», «присоединение» к России и
«полное вхождение» в ее состав. Часто наблюдалось упрощенное понимание
проблемы, когда вхождение того или иного народа в состав России как бы
сводилось к его начальному этапу – принесению первой присяги о подданстве.
Специфической особенностью развития истории исторической науки в контексте
исследуемой темы явилось то, что с 1950-х гг. на смену прежним взглядам
пришла идея о прогрессивной роли присоединения народов к России. Широкий
резонанс получила теория их «добровольного вхождения» в единое централизованное
государство. В основе трансформации отмеченных точек зрения лежали политические
и социальные причины. И, как известно, идея о позитивном характере присоединения
и вхождения народов в состав России в значительной мере явилась закономерной
реакцией на одностороннюю трактовку данной проблемы в первые годы становления
советской исторической науки. Все это способствовало складыванию в советской
исторической науке политизированной концепции сплошного «прогресса» и «добровольности»
вхождения народов в состав России; эта концепция не учитывала особенностей
конкретно-исторического развития народов Кавказа, Поволжья и Средней Азии.
Подводя итоги рассмотренного этапа (1920–1970) отечественной историографии,
можно сказать, что проблема присоединения изучалась и эволюционировала
в контексте двух основных концептуальных построений: теории колониального
завоевания и концепции мирного добровольного присоединения.
Отмеченные особенности развития отечественной историографии в полной
мере отразились и на северокавказской. Достаточно остро складывалось в
ней обсуждение проблем русско-вайнахских отношений и концепции вхождения
Чечено-Ингушетии в состав России [59].
Отказываясь от устаревших догм, стереотипов и односторонних оценок,
мы должны сохранить все ценное, что накоплено отечественной наукой. Непреходящее
значение в исследовании, например, адыго-русских отношений сыграли многочисленные
работы Г. А. Кокиева, Н. А. Смирнова, С. К. Бушуева, Е. Н. Кушевой, М.
Н. Тихомирова,
Т. Х. Кумыкова, Ч. Э. Карданова и других, рассматривавших присоединение
как длительный процесс, в котором тесно переплетались внутренние и внешние
политические факторы; прогрессивное значение ориентации адыгов на Россию
и т. д. Каким бы сложным и противоречивым ни являлся путь, пройденный адыгской
историографией, никогда тезис о добровольности не подвергался сомнению.
Другой вопрос, что отдельные авторы, идя от термина к явлению, а не наоборот,
подменяли часто понятие «покровительство со стороны России» совершенно
другим, как «территориальное присоединение или вхождение» в состав России
с середины XVI в. Между тем, если говорить о концепции таких известных
ученых, как Г. А. Кокиев, Н. А. Смирнов, Е. Н. Кушева, М. Н. Тихомиров
относительно сути отношений Кабарды с Россией, рассматриваемых как длительный
процесс со всеми его стадиями, идущий от политического акта 1557 г., их
точки зрения могут быть суммированы как сочетание элементов «подданства»
и союза при сохранении кабардинским обществом самостоятельности во внутренних
делах.
Несмотря на противоречия отечественной историографии в исследовании
российско-кавказских отношений и процесса присоединения, была проделана
работа по выявлению и внедрению в научный оборот разнообразных документальных
источников, созданию обобщающих и специальных работ. Эти моменты были обстоятельно
вскрыты в историографической работе М. М. Блиева «К вопросу о времени присоединения
народов Северного Кавказа к России», в которой еще в 1970 г. была дана
сущностная оценка процесса российско-северокавказских отношений в исторической
науке. На наш взгляд, она оказала позитивное влияние на дальнейший ход
кавказоведческих исследований, потому что для автора важно не определение
времени присоединения к России само по себе, а концепции, связанные с различным
подходом и различным пониманием истории присоединения северокавказских
народов к России. Он предложил различать два этапа подданства России: 1)
установление русско-северокавказских отношений и добровольное вхождение
народов Кавказа в состав России; 2) утверждение на Кавказе царского военно-административного
аппарата, сопровождавшегося ростом крепостной зависимости и освободительной
борьбы горцев. М. М. Блиевым были вскрыты многие противоречия, имеющиеся
в оценке присоединения в многообразной исторической литературе,– от обобщающих
трудов до монографий и статей, посвященных северокавказским народам. Заслугой
Блиева явились намеченные им в методологическом плане задачи дальнейшего
изучения проблемы, и прежде всего, целесообразность концептуального осмысления
комплекса вопросов на этническом и региональном уровнях: создание периодизации
взаимоотношения в широких хронологических рамках; важность учета внешнеполитического
фактора и т. д. В конечном итоге, огромная исследовательская работа позволила
М. М. Блиеву в монографии 1984 г. (издание в соавторстве) прийти к выводу,
что «… политика Турции, Ирана, Крымского ханства… экспансионистские устремления
этих стран, временами ставившие отдельные народы Северного Кавказа на грань
катастрофы, в конечном счете вели к формированию тесного военно-политического
союза этих народов с Россией» [60].
К концу 70-х гг. все еще сохранялись основные концептуальные положения,
выработанные в предшествующий период, о чем свидетельствует работа Всероссийской научно-практической конференции «Великий Октябрь и передовая Россия
в исторических судьбах народов Северного Кавказа
(XVI – 50-е гг. XX в.)
[61], проходившая в г. Грозном в 1979 г.
В отличие от нее, работа всесоюзных конференций конца 80-х гг.:
1)
«Национальный вопрос и межнациональные отношения в СССР: история и современность»
– круглый стол редакции журнала «Вопросы истории». 20–23 февраля 1989 г
.[62];
2) «Российское многонациональное государство: формирование и пути
исторического развития» – Совещание, организованное институтом истории
СССР АН СССР. Звенигород. 20–24 ноября 1989 г.[63] – свидетельствовала, что:
а) резко усилился общественно-политический резонанс выступлений профессиональных
историков;
б) внутри научного сообщества наметилась явная идеологическая
и политическая дифференциация;
в) происходит масштабная переоценка фактов,
явлений и процессов нашего исторического прошлого.
Для соискателя особую важность представляют выступления В. П. Крикунова
и А. П. Новосельцева в редакции журнала «Вопросы истории». Они акцентировали
внимание, что ряд отступлений от исторической правды в прошлом историкам
диктовался сверху, местными или центральными властями. Такое положение
вызвало всплеск в организации торжественных всенародных юбилеев, обычно
вне зависимости от реальной истории, проходивших под вывеской «сплошной
добровольности». Названные историки говорили о необходимости разработки
четкой системы характеристик и выработки типологии в вопросе формирования
Русского государства как многонационального [64].
Конференция в Звенигороде собрала много видных историков России, союзных
и автономных республик бывшего СССР. В докладах С. Г. Агаджанова, В. Л.
Егорова, А. Н. Сахарова, А. А. Преображенского, Р. Г. Кузеева говорилось
о методологии и методике дальнейшего изучения основных проблем истории
образования и развития многонационального Российского государства, в том
числе: об отказе от однотипной интерпретации исторически сложных, неоднозначных
актов добровольного присоединения; необходимости выработки историко-типологических
моделей складывания Российского многонационального государства; были обозначены,
но в достаточно условном смысле, и три основных типа: мирный, военный и
колонизационный и т. д. [65]. Важно, что в выступлениях многих участников конференции
было подчеркнуто, что имеются все основания поставить вопрос о добровольности
как историческом явлении, имевшем в прошлом различное объективное содержание.
Эти моменты были раскрыты на конкретно-историческом материале Р. Г. Кузеевым
(русско-башкирские отношения), М. М. Блиевым (русско-осетинские отношения),
В. Г. Сарбей и Г. А. Саниным (русско-украинские отношения), Ж. А. Ананьян
(русско-армянские отношения), М. Аннанепесовым (русско-туркменские отношения),
Р. Г. Маршаевым (русско-северокавказские отношения), В. Б. Виноградовым
и С. Л. Дударевым (русско-вайнахские отношения), К. Ф. Дзамиховым (русско-кабардинские
отношения) и т. д. [66].
В 80–90-х гг. увидели свет монографические исследования большой группы
ученых, определивших место и роль Северного Кавказа в системе отношений
между Россией, Турцией и Персией (Н. А. Сотавов, И. И. Якубова, В. А. Артамонов,
Г. А. Санин, Я. З. Ахмадов, А. М. Некрасов, С. Ф. Орешкова, Н. Ю. Ульченко)
[67]; традиционные взаимоотношения народов Северного Кавказа (В. Д. Дзидзоев,
Ф. Х. Гутнов, Б. К. Мальбахов, К. Ф. Дзамихов, Р. Х. Гугов и др.) [68].
В постсоветский период Г. Х. Мамбетов, Б. К. Мальбахов и К. Ф. Дзамихов,
используя достижения отечественной науки, в своих исследованиях разрабатывают
концепцию военно-политического союза Кабарды с Россией (середина XVI –
70-е гг. XVIII в.) [69]. Последний сформулировал методологические принципы
подхода к этой проблематике. Прежде всего, речь идет о необходимости избегать
прямого и буквального толкования смысла тех или иных актов, оформлявших
русско-кабардинские отношения в XVI – первой половине XVIII в. в современных
политико-правовых терминах, что ведет к неоправданной «модернизации» характера
этих актов. Если же идти от конкретно-исторических явлений и искать адекватные
им понятия, то оказывается, что «смысл», значение актов того периода для
обеих сторон и реальная практика русско-кабардинских отношений больше соответствует
понятию военно-политического союза, имевшего в основе договор о покровительстве
1557 г. и фиксировавшегося в характерных для той эпохи формах (и формулах)
феодального вассалитета [70].
перейти к п. 1.2